ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА.
В субботний день, 21-го июня 1941-го года, мы приехали домой, в Пушкино. А на следующий день началась Великая Отечественная Война. Это был шок для всех. Жизнь резко изменилась. В нашем наивном представлении эта война должна была быть нашим триумфом. Она должна была осуществляться «малой кровью» и закончиться «Великой и Скорой Победой».
Тем страшнее были для нашего сознания первые военные сводки о массовом поражении нашей армии, об ее отступлении на всех фронтах. В первые дни войны фашистами была завоевана огромная территория. Вражеские войска окружили Ленинград и продвигались к сердцу Родины, к Москве. Я заехала в Москву к своим родителям попрощаться, и мы с Яшей отправились в Иваново, забрав с собой Яшину маму, нашего сына и 10-ти летнего племянника Грига. Приехав в Иваново, мы поселились в нашей комнате. К нашему соседу приехала его семья – жена и сестра с детьми.
Яша был освобожден от службы в армии по болезни, и продолжал работать у себя на фабрике. Наш завод был переведен на 12-ти часовую работу без выходных. Работать в цехе мастером было тяжело. Завод перестраивался на выпуск военной продукции, и станки переставляли в соответствии с новой технологией на другие места. Нужно было выполнять план выпуска продукции, а на станках нельзя было работать, пока не застынет новый фундамент. Каждый день я получала нагоняй за срыв плана. А дома были дети и пожилая мать, которые требовали внимания и заботы. Нужны были деньги, и нужно было покупать продукты. Цены пока еще были низкие.
Пришло письмо от моих родителей. Отец предлагал «перемирие». Он сам писал нам, что теперь, перед общей бедой надо держаться всем вместе. Он писал, что они с мамой уезжают работать и жить на среднюю Волгу, в город Вольск. Он предлагал всем нам приехать к ним, где мы сможем жить и работать. Я пока ничего не ответила. В Иванове начались неспокойные дни и ночи. Несколько раз были объявлены Воздушные Тревоги. Хорошо, что случайно в это время оказался дома Яша. Григ был в школе, а мать с ребенком не смогла даже двинуться с места.
В начале октября приехала Яшина сестра, Люся, и рассказала, что в Москве очень плохо. Она рассказала, что жители уезжают из Москвы. Многие говорят, что фашисты в скором времени смогут захватить Москву. Мы и верили и не верили этому. Но 17 октября 1941-го года на заводе созвали митинг, на котором выступил представитель командования. Он сообщил, что немцы подступили к Москве, и она в опасности. В Иванове вводится чрезвычайное положение и комендантский час. Он просил все женщин, имеющих детей, срочно эвакуироваться. Он сказал, что все необходимые документы уже заготовлены. Пароходы и буксиры стоят в Кинешме, Плесе и подготовлены для эвакуации людей, пока не началась зима. Зима была на носу, и Волга могла скоро покрыться льдом. Люся привезла от моих родителей еще одно письмо с приглашением, которое пришло из Вольска. Хорошо зная тяжелый характер моего отца, я не хотела ехать к нему. Яша поддерживал меня. Мы решили ехать по Волге до Астрахани, а потом через море добраться до Армении. Наши соседи уговаривали нас никуда не ехать, а оставаться в Иванове. Они предостерегали нас, что будет очень трудно и в дороге, и на новом месте. Но мы не прислушались к их советам. Особенно нас настраивала Люся, которая торопила уезжать как можно скорее. Мы собрали наши пожитки и отправились в путь. Перед отъездом купили на последние деньги 2 пары валенок и взяли эвакуационные документы. Дорога была для всех эвакуированных бесплатной. До Кинешмы добрались быстро и без особых происшествий. С большим трудом погрузились на пароход – буксир. Поместились в трюме, который был переполнен беженцами. Удалось устроить на скамейках детей и мать, а мы – Люся, Яша и я – спали, сидя на вещах, а днем были на ногах. Люся переговорила с капитаном и матросами. Они сказали, что Сталинград обстреливается весьма интенсивно, а выехать из Астрахани в Армению совершенно не реально. Что делать? Пришлось изменить наши планы. Дорогой мы насмотрелись и наслушались всего о страшной жизни в оккупированных местностях людей, сумевших оттуда выехать.
Ехали мы очень медленно, большей частью ночами. Днем останавливались в больших городах, где выходили в поисках хлеба и еды. Особенно запомнилась остановка в Куйбышеве (г.Самара ), где размещалось наше Правительство и Политбюро. Там нам выдали на наши документы хорошие караваи белого хлеба и консервы. Из Куйбышева Люся отправила телеграмму моему отцу. Этому способствовало то, что тяжело заболел Левик. У него появилась коревая сыпь и повысилась температура. В трюме многие дети болели, а изолировать больных было некуда. Итак, в первых числах ноября мы подошли к гор. Вольску. Отец встречал нас на грузовике и привез в Вольский Агрозоотехникум, который находился в 15-ти км от Вольска.
За то время, что мы ехали и плыли из Иваново до Вольска, на фронтах произошло много тяжелых событий и изменений. Враги захватывали наши города и местности. Людские волны шли беспрерывно на Восток страны. Врагом была захвачена огромная территория. Ленинград был окружен и жил в блокаде, Героически сражались и умирали от голода Ленинградцы. Фашисты вплотную подошли к Москве.
У всех на душе было очень тяжело. Я начала интенсивно седеть. Приехала я в Вольск совершенно седой. У меня не укладывалось в голове, как это могло случиться, что наша «Великая и Непобедимая Армия» терпит такие глобальные поражения. Что враг занял громадную территорию, подошел вплотную к Москве. Что Ленинград окружен и находится в блокадном кольце. Что уничтожено много дивизий, погибла масса людей. Что население вынуждено убегать, оставив свои дома и пожитки врагу.
Как это могло быть? Как это случилось? Почему только после начала войны начали выпускать военную продукцию – танки, самолеты, снаряды – на Урале и в Сибири? Почему мы оказались в таком прорыве? Я не могла представить, не могла с этим согласиться. МОЯ СЛЕПАЯ ВЕРА в незыблемость нашего строя, наших идей, Вера в Руководителей нашей Великой Партии и Правительства мешала осознать подлинные причины этого поражения. Но мы все ежечасно ощущали на своей шкуре все лишения этой войны и поражение нашей Армии на всех фронтах. Нам пришлось пережить и голод, и побег из родного дома, и незащищенность от врага, с одной стороны, и незащищенность от местного чиновничества, с другой.
Мои родители приняли нас очень хорошо, радушно. Отец преподавал в техникуме математику. Жил в хорошем благоустроенном доме, где занимал большую светлую комнату. Администрация техникума снабжала своих работников и эвакуированных хлебом, молоком и пшеном. Отец был энергичен и гостеприимен. Яшу сразу приняли на работу электромонтером и заведующим местным радиоузлом. Люся решила начать работать работницей на мельнице. Меня пока никуда не взяли работать. Жили мы пока все вместе. Но Люся не смогла работать разнорабочей на мельнице. Она надорвалась, и ей пришлось оставить эту работу. Тогда она поехала в Вольский райком ВКПб, и ей дали направление в Агрозоотехникум преподавать Историю Партии. Прошло несколько дней после этого, и ей дали небольшую комнату, куда она переехала вместе со своим сыном, Григом. Мы остались жить в комнате отца. Левик тяжело болел. У него были сразу три болезни – корь, скарлатина и коклюш. Он часто плакал, иногда и ночью. Мы сразу же выходили с ним в коридор, но отец, видимо, все же просыпался. Прошло несколько дней, и отец опять взялся за старое. Опять мы ему никак не могли угодить. Он ко всему придирался, часто скандалил и на всех кричал. Он обвинял нас во всех грехах, начиная от неблагодарности, и во всех остальных, что приходили ему в голову. Мама пряталась от него и просила терпеть. Яша пошел к директору и попросил его выделить для нашей семьи жилье. Нам дали старый заброшенный дом с разломанной печкой, со сломанными рамами, стоящий на отшибе поселка. Была зима в полном разгаре. Морозная и ветреная зима. Яша сам сложил печку, сам починил рамы и двери, застеклил, достал топливо, и мы переехали. При переезде отец не дал нам продукты, выписанные на нашу долю, но мы не стали у него просить их. Получали только хлеб на всех нас и молоко на ребенка. Я пыталась поступить на работу, но меня не брали благодаря плохой характеристике, которую мне дал отец. Яша был снят с военного учета по болезни. Но в конце января его мобилизовали. Как выяснилось позже, его мобилизовали работать на военный завод в Саратове. Мы остались одни в чужом краю, среди чужих людей и без средств. Денег совсем не было. Моя мама иногда приходила к нам и настаивала, чтобы я пошла к отцу и попросила у него прощения. Но я не знала, в чем провинилась, и не считала нужным каяться. Наконец дирекция техникума сменила гнев на милость, и меня приняли на работу зав. радиоузлом и электромонтером, на место, которое освободилось после призыва Яши. Получила немного денег и продукты. Стало немного легче. Яшина мама обменяла свое красивое шелковое пальто на козу и корм для нее, чтобы хватило до лета. В марте пришло письмо из Саратова к одной женщине от ее мужа, который был мобилизован вместе с Яшей. В этом письме сообщалось, что Яша заболел Сыпным тифом и в тяжелом состоянии, без памяти был помещен в госпиталь. Яшина мама, Люся и я срочно собрали маленькую корзинку с продуктами и вещами, которые можно было бы обменять на продукты в Саратове, и я поехала в Саратов искать Яшу и вытаскивать его из беды. Еду в «никуда». Не знаю ни адреса госпиталя, ни завода, ни места Яшиного жилья в Саратове.
В поезде я познакомилась с пожилой, приличной на вид женщиной из Саратова, которая проявила ко мне сочувствие. Она предложила мне пожить у нее, пока у меня все не определится. Я с радостью согласилась. Поезд пришел в Саратов поздно вечером. Я переночевала у новой знакомой, и утром отправилась на поиски Яши. Помню, что была ужасная погода. Сильный ветер, поземка, снег с дождем. Я шла в зимнем пальто, которое промокло насквозь. Обошла все госпитали, но нигде Яши не было. Почти в каждом госпитале слышала в свой адрес насмешку, что поздно взялись родные за поиски. Эти насмешки еще больше усиливали мое тяжелое настроение. В последнем госпитале мне кто-то посоветовал пойти в Саратовскую инфекционную больницу, которая размещалась в здании учебного института, в центре города. Был поздний вечер. Я едва держалась на ногах. Там я нашла своего мужа. Он был без памяти. Я разыскала врача, который меня «обрадовал», сказав, что надежды на выздоровление очень мало, т.к. к сыпному тифу добавился еще и туберкулез. Я попросила врача впустить меня к нему, сказав, что я переболела сыпным тифом. Она меня впустила в палату. Это был большой зал, где стояли вплотную друг к другу койки с больными. Рядом с Яшей лежал мужчина средних лет, который начал поправляться. Он сказал мне, что Яша большей частью лежит без памяти, но иногда приходит в себя. Я проверила его состояние. Он был очень худой, но пролежней у него не было. Сосед по Яшиной койке сказал мне, что он почти ничего не ест. Очень расстроенная всем услышанным и увиденным, я пришла в приютивший меня дом. Меня встречает у порога моя новая знакомая и просит немедленно уйти. Моя корзинка, значительно облегченная, лежит около входной двери, в прихожей. Делать нечего. Я беру свои вещи и ухожу на улицу. Погода все та же, да еще полная темень. Ночь. Я бреду по улице и плачу. Слезы текут непроизвольно по моему лицу, смешиваясь с дождем и снегом. И тут ко мне неожиданно приходит помощь, в образе пожилого дворника, расчищающего дорогу. Он участливо спрашивает о причине моего горя и предлагаетпоселиться у него в дворницкой, в подвале дома. Я объясняю ему, что у меня нет денег, и я не смогу ему заплатить за жилье. На это он обиженно отвечает, что никаких денег ему не надо, что грех использовать чужую беду в собственных интересах. Я поверила в его бескорыстие, и пошла к нему в подвал. У него тепло. Топится печка, и на ней стоит чайник. Я, наконец-то могу снять промокшее насквозь пальто и согреться. Дворник угощает меня горячим кипятком с подсолнечным жмыхом. Он пристраивает мое пальто поближе к печке, чтобы оно просохло до утра, и сооружает мне постель на трех стульях за занавеской из какой-то тряпки. Желает мне спокойной ночи и уходит на улицу чистить дорогу. Я разбираю свою корзинку и вижу, что украдены почти все продукты, собранные нами, но вещи, к счастью, не тронуты.
Утром отправляюсь на рынок. Меняю что-то из вещей на банку квашеного молока и курицу. Прихожу в дворницкую. Печка там топится, и я варю из части курицы бульон. Бегу опять в больницу, передаю санитарке еще горячий бульон и квашеное молоко. Захожу к врачу, узнаю, что сейчас нужны витамины, беру справку из больницы и иду в Горисполком. Записываюсь на прием к председателю, но он принимает редко, и меня принимает секретарь Горисполкома. Он относится к моему горю по-человечески и принимает во мне живое участие. По его распоряжению мне оказывают помощь. Дают два небольших ящика мороженых мандарин. Выдают хлебную рабочую карточку на целый месяц и талоны в столовую для командировочных. Там можно пообедать без карточек. Я не ожидала такой помощи, и ухожу от него в слезах. Живу пока еще у дворника. Каждый день бегаю в больницу по 2—3 раза. Ежедневно вижусь с врачом. Ежедневно передаю для Яши через санитарок куриный бульон, мандарин и молоко, которое обмениваю на хлеб. Проходит несколько дней. И вот радость – Яша пришел в сознание и потребовал, чтобы меня пропустили к нему. Я захожу к нему, но он не может поверить, что это не сон, и что я действительно приехала к нему. Говорит с большим трудом, невнятно выговаривает слова, но сознание пробудилось, и врач вселяет надежду на выздоровление. Я прошу, ради Христа, санитарку и соседа по койке, чтобы они помогали ему и кормили. Пытаюсь что-то дать санитаркам, но они наотрез отказываются брать. Они говорят, что « БОГ НАКАЖЕТ, если они возьмут что-либо у больного».
Посещая больницу по 2—3 раза в день, я увидела как- то на улице страшную картину. К больнице подъехал большой крытый грузовик, из которого начали выносить на носилках людей, похожих больше на трупы. Они были до последней степени измождены, истощены и только тихо стонали. Несколько человек пытались самостоятельно передвигаться, но не могли. У них не было на это сил. Это были люди из осажденного Ленинграда, из блокады. Долго мы стояли, не в состоянии что- либо сказать, глядя на этих бедолаг. Душа разрывалась на части от горя. БОЖЕ, за что же такая мука, за какие грехи послано нашему Народу такое тяжелое испытание? Ответа на эти вопросы, конечно, не было.
Мне пришлось еще раз пойти в Горисполком, когда Яше потребовалось лекарство от туберкулеза, которого не было в больнице. Секретарь Исполкома запомнил меня и дал записку в городское Аптекоуправление, где выдали необходимое для Яши лекарство. Одновременно с этим, секретарь Исполкома спросил меня, как я устроилась с жильем. Я рассказала. Он удивился, почему я не прошу ничего для себя, и направил меня в «Дом Колхозника», где за очень скромную плату мне дали койку и разрешили пользоваться плитой. Я уехала от дворника, поблагодарив его от всей души. На прощание он не взял у меня ничего за «постой», говоря, что «Нельзя помогать ближним в беде за деньги. Бог за это накажет». Наконец-то, в начале мая 1942-го года Яшу выписывают из больницы. Туберкулез начал зарубцовываться, но ходить он еще не в состоянии. Продав последние вещички, я покупаю билеты на поезд. В плацкартный вагон. С помощью чужих людей мы добираемся из больницы до вагона. И, наконец, едем домой. Дорогой знакомимся с попутчиками, которые едут на Вольские цементные заводы. Это по пути с нами. Их встречает машина, и они подвозят нас к дому. Еще в Саратове я оформила Яше 2-х месячный отпуск по болезни, взяв справку из больницы. Приехали мы из Саратова домой. От Яши остались только кожа и кости. У него совсем не было сил, он еле двигался. Я выглядела не на много лучше, т.к. все это время нервы были на пределе, а ела только один раз в день, в столовой. Там кормили гнилой соей, горькой, без капли масла. Но силы у меня были за двоих. Только голова стала совсем седой, как лунь.
Пока я была в Саратове, меня уволили с работы. Но началось лето, начались полевые работы, и я выходила каждый день с утра до вечера. Каждый день приносила домой целый мешок травы, чтобы заготовить корм для козы на зиму. Получала за работу гроши, но вдобавок к ним нам давали пшено и молоко для ребенка. Выпросили мы небольшой участок земли для огорода. Посадили там картошку, тыкву, морковку, лук и другие овощи. Появилась надежда, что меньше будем зависеть от произвола местного начальства.
На фронтах ничего хорошего не было. В сводках были только сведения об оставленных территориях и об отступлениях. Единственным утешением было то, что мы выиграли битву за Москву, и враг от нее отогнан. Мой отец решил уехать подальше. Зашла к нам моя мама и сказала, что отец уезжает в Ташкент, забирает ее с собой и предлагает мне с ребенком ехать с ними. Я, конечно, отказалась поехать с отцом в Ташкент, и попыталась уговорить ее остаться с нами, не ехать с отцом. Мама наотрез отказалась остаться с нами, и они уехали. Место преподавателя математики осталось вакантным. Я пошла к директору техникума и попросила принять меня на это место, но он отказал мне, сославшись на отрицательную характеристику, высказанную в мой адрес моим отцом. В июле кончается Яшин отпуск. Он окреп, поправился, хорошо выглядит. Перестал кашлять. Медицинская комиссия военкомата признает его годным для работы на заводе, и он опять уезжает в Саратов. На заводе его отправляют работать в подсобное хозяйство. Там он работает до глубокой осени. Свежий воздух и более приличное питание окончательно укрепляют его здоровье. В конце осени он возвращается на завод, где выполняет сравнительно легкую квалифицированную работу. Он сам изготовил приспособление для вытяжки и калибровки проволоки точного размера, из которой изготавливаются подшипники, и работает на нем. Переехал жить в приличную комнату. Ему начали платить за его работу немного больше. Так что за него можно было не переживать.
Я работаю до глубокой осени на полевых работах техникума. Много сил уходит на обработку своего участка. По-прежнему ежедневно приношу домой по целому мешку травы. Мы ее сушим и убираем для козы на зиму. Но с каждым днем моя ноша становится все тяжелее и тяжелее. И настает такой день, когда я не могу поднять этот мешок на плечи. Самочувствие отвратительное, глаза пожелтели. Обращаюсь к врачу, и меня отправляют в больницу с диагнозом «желтуха», но, как сказал врач, не инфекционная, а от непосильной работы. Меня кладут в Вольскую инфекционную больницу. Навещать меня некому, и я сижу на больничном пайке. Правда, мне как-то передают из дома большой кочан капусты, который я стала добавлять во все больничные блюда. Поздней осенью выхожу из больницы. На фронтах очень тяжело. Идут тяжелые изнурительные бои. Мы не отходим от радиоприемников, когда слышим голос Юрия Левитана, диктора радиовещания. Приходит письмо из Ташкента от незнакомых людей. Они взывают к моей помощи, просят, чтобы я приехала и забрала свою маму, т.к. отец над ней издевается, и она голодает. Живет тем, что предсказывает судьбу, гадая на картах. Но разве я могу поехать за ней? У меня для этого нет ни сил, ни денег. Посылаю письмо для нее на их адрес. Прошу маму оставить отца и приехать к нам в Вольск, но ответа от мамы нет.
Люся решает поехать домой, в Пушкино. После долгих хлопот ей удается получить вызов из Москвы на нее с сыном. Зимой они уезжают. Работы в техникуме для меня нет. Я поступаю работать в детские ясли на должность сестры-воспитательницы. Туда же устраиваю своего сынишку. Вместе с ним ходим на работу. Для меня это мука, т.к. у меня нет обуви. На ногах все те же городские туфли довоенного фасона, в которых я еще ходила в институте. Они совершенно не годятся для ходьбы по деревенским дорогам, но деваться некуда, и я терплю и молю Бога, чтобы они продержались еще немного.
Мне предложили вторую работу в качестве Киномеханика. Нужно сдать экзамен для получения права работать Киномехаником. Я его сдаю, да еще на высокий разряд. Получаю в свое распоряжение кинопередвижку. Сама езжу в Вольск за кинолентами. Пришлось научиться обхождению с лошадьми, научиться запрягать и распрягать лошадь. Овощи с нашего огорода хорошо помогают, и мы не голодаем. Но, поскольку я не работаю в техникуме, нам перестали давать продукты. Мы больше не получаем пшена, а хлеб стали получать по уменьшенной норме. Нужно идти в степные деревни и менять последнюю одежду на какое-либо зерно. Собралась компания женщин, чтобы идти вместе, но меня в это время задерживают. Я остаюсь одна, но идти надо – дома становится голодно. Надо кормить сына и мать. Иду в степь одна, надеясь догнать своих женщин. Февраль месяц, легкий мороз, солнце. Я иду по руслу реки Иргиз. Тишина, спокойствие. Ничто не говорит, что идет такая тяжелая и кровопролитная война. Идти легко, приятно. Даже нервы успокаиваются. Выхожу в степь. Утром виднеется у горизонта деревня, кажется, что она рядом. Но я подхожу к ней только ночью, хотя иду быстро. Оказывается, прошла за этот день 40 км. Но в этой деревне много обменщиков, и за мои вещи ничего мне не дают. Приходится идти дальше в степь, чтобы привезти домой продукты. Утром иду дальше. Наконец-то попадаю в деревню, где поменьше нашего брата «менял». Но у них нет ни ржи, ни пшеницы. Есть только просо, которое при очистке дает 40% отходов. Но делать нечего. Идти еще дальше одной боюсь, да и люди не советуют. Беру в обмен на свои вещи мешок проса и мешок подсолнухов и иду назад. Тут выясняется, что мои салазки не приспособлены для перевозки грузов. Они переворачиваются, кувыркаются. Я вынуждена часто останавливаться и вновь загружать упавшие сани. Выбившись из сил, я дохожу до какой-то деревни, и останавливаюсь на ночлег. В этом доме полно людей. Я сажусь на свой груз и всю ночь не смыкаю глаз. С рассветом выхожу из дома и продолжаю дорогу домой. На дороге яркий снег с наледью. Он слепит глаза. Вскоре ощущаю в глазах острую резь. Надо пройти 40 км. до поворота на реку Иргиз. А санки все кувыркаются. Помощи ждать не от кого. Вечереет. Попутчиков нет. Вижу недалеко от себя стаю волков, которые пока держатся на расстоянии, но следуют за мной. Молюсь про себя Богу. Прошу его сохранить мне жизнь, чтобы не пропали мой сын и мать. Видимо, моя молитва была услышана. Вдруг меня догоняет обоз колхозников с сеном. Умоляю сидящих на возах мужчин посадить меня, не оставлять одну в степи. Но все они проезжают мимо меня, как будто не слышат. Последний воз также перегоняет меня. Я с плачем громко кричу, что на их совести будет моя гибель от стаи волков, которая преследует меня. Тогда последний воз останавливается. С тяжелым вздохом колхозник подходит ко мне, бросает мой груз вместе с санками на свой воз и помогает мне забраться наверх. Приехав в деревню, он подвозит меня к сельскому совету (Сельсовет), а там меня определяют на постой в дом, на ночлег. Зайдя в дом, я вижу, что всю стену занимает иконостас. Я с жаром крещусь и молюсь, благодарю Бога за мое спасение. Это был истинный порыв сердца. Я родилась в еврейской семье, но у нас в семье никто не молился, и я не знала молитв на еврейском языке. Я в тот момент обратилась к Богу по внутреннему велению моей души на том языке, который мне был родным. Приютившая меня семья ужинает, а я пристраиваюсь в уголке и сижу, согреваясь в тепле. Я уже два дня не ела, но мне сейчас не до еды. Подходит ко мне хозяин и спрашивает: «А креститься умеешь?» Отвечаю, что умею, и показываю. Тогда они сажают меня к столу и кормят ужином. Укладывают спать. Утром хозяин поправил мои санки, чтобы они перестали кувыркаться, и я отправилась домой. К вечеру я была дома. Когда пришла домой, то обнаружила, что я ослепла. Глаза ничего не видели из-за сильного ожога от яркого, блестящего на солнце снега со льдом. Прошло много времени, пока зрение полностью восстановилось.
Началось лето 1943-го года. Жить на территории техникума становилось все сложнее. Тем временем я узнала, что в Вольске идет набор колонистов для заселения освободившихся деревень бывшей Республики Немцев Поволжья. Коренные жители этих деревень были репрессированы и выселены в Сибирь. Деревни стояли в степи и ждали новых хозяев. При наборе всем обещали хорошие условия для новых колонистов: бесплатный проезд, хорошие подъемные, дом, большой участок, работу и заработок. После совета с Яшиной мамой мы решаем поехать туда. Едем туда на пароходе через Саратов, откуда нас должны переправить к месту назначения. В Саратове встречаемся с Яшей. Он остается на пристани с матерью и сыном, а я еду в контору за документами, назначением и деньгами. Тут выясняется, что это все обман, мошенничество. Поехать туда, конечно можно, но условия кабальные и никаких подъемных нам не дадут. Что нам делать? Мы сорвались с места. На руках маленький ребенок, старуха мать, вещи, коза! У меня голова идет кругом. Я забираю свою трудовую книжку и паспорт из этой конторы. Иду в Городское Управление Трудовых Резервов, которое ведает школами ФЗО и Ремесленными Училищами, и прошу принять меня на любую работу. Я согласна на все, но с единственным условием – немедленно предоставить мне жилье. Меня направляют на работу в школу ФЗО строителей. Дают работу воспитателя и выделяют комнату в общежитии для персонала. Для переезда с пристани предоставили грузовик. Пока я занималась всеми этими делами, у нас украли часть вещей. Что делать? Видно, судьба такая. Перебираемся на окраину Саратова, где находится школа ФЗО.
Навалились новые заботы: где взять денег? Чем кормить козу? Чем кормить моих дорогих мать и сына? Но рядом был Яша, и часть забот он взял на себя. В этот же день еще одной заботой стало меньше: у нас украли козу.
Началась городская жизнь. Получили продовольственные карточки, на которые давали только хлеб. Директор школы выдал мне на семью пшено, дал небольшой аванс деньгами. Я разыскала станцию переливания крови и начала довольно часто сдавать кровь, помогала таким образом фронту. Одновременно я помогала и себе, т.к. за это немного платили.
Яша вскоре переехал к нам. Он налаживает в комнате небольшую печурку, на которой можно готовить. Мне полагается 3-х разовое питание в столовой школы. Я беру все это питание домой, и кормлю сына и мать. Руководство школой – хорошие, отзывчивые люди. Они хорошо приняли меня с семьей и помогают, по мере возможности. С воспитанниками устанавливаются хорошие отношения. На фронтах положение серьезное, наметился перелом в сторону нашей победы. Я организовываю самодеятельность, физкультурные выступления, небольшие концерты. Наступает 1944-ый год.
Люся прислала документы, разрешающие приезд в Москву ее матери и нашему сыну. Она знала, что ее мать без него никуда не поедет. Люся написала нам, что они устроились с питанием довольно прилично, и просила отправить с ее мамой и Левика. Мы с Яшей и его мамой подумали, и решили, что так будет лучше для ребенка. Яшина мать была очень хорошей женщиной, и ей мы могли доверить нашего сына. Тируи Матвеевна была исключительной женщиной, умной, порядочной, рассудительной, спокойной. Будучи полуграмотной, она обладала уникальной врожденной культурой. Всегда была справедливой судьей. Где бы она ни проживала, все ее уважали и дорожили ее мнением. Она очень хорошо готовила, хорошо шила, обшивала всю семью, была очень чистоплотной. Мы с ней прожили самые тяжелые годы войны, полные лишений и потерь. Она никогда не жаловалась, всегда была нам опорой. Она помогала найти выход из самых тяжелых условий. Когда не было продуктов, она находила какие-то съедобные травы. Она отдала для обмена на продукты всю свою одежду. Когда не было мыла, она умела изготовить заменитель, и наше белье всегда было исключительно чистым. Она заботилась обо всех нас, в особенности о малолетних детях. Только она сумела выходить нашего мальчика после тяжеленной операции. Получив в качестве невестки такую неумеху, какой я была до замужества, она терпеливо и тактично обучила меня всей домашней работе, ни разу не упрекнув. Она научила меня и разным житейским премудростям. Научила сдерживать мой взрывной характер, помогла нам сохранить семью. Я ей глубоко благодарна, и всегда с большим уважением вспоминаю ее.
Приехав в Москву, она выяснила, что моя мама уже живет в Москве, работает врачом в школе, но выглядит очень плохо. Она установила с ней контакт, и мама несколько раз приезжала в Пушкино навестить внука.
Оставшись вдвоем с Яшей, мы работаем очень много.
Весной ученики школы устроили массовый побег. Они разбежались по своим домам—надо было помогать сажать огород, надо было сеять, а надеяться можно было только на себя, на своих близких.
Нас, работников школы, отправили по деревням собирать убежавших учеников. Каждому дали свой район. Отправили и меня в район. В первой же деревне я сразу увидала своих питомцев. Они не скрывались, не прятались, но говорили, что без их помощи мать не справилась бы с посевом, и ей пришлось бы помирать. Как тяжело было отрывать от дома убежавших из школы подростков 14- 16-ти лет! Но стране нужны были строители. Шел 1944-й год. Страна понемногу освобождалась от оккупантов, но это были «выжженные земли». Вместо городов были груды развалин, а на месте деревень и поселков торчали только печные трубы. Вслед за армией в освобожденные районы приходили строители, чтобы хоть мало-мальски восстановить разрушенное хозяйство, и дать возможность людям жить на освобожденной от врага земле.
Понемногу разъезжались по домам и эвакуированные. Они возвращались к себе домой, в освобожденные местности, к своим разрушенным войной очагам. Я могла уехать, но не хотела оставлять одного Яшу, которому было бы без меня очень трудно.
В школе я работала на совесть. Создала хороший драмкружок, хор, физкультурные занятия. Каждый день проводила беседы, рассказывала о положении на фронтах. Ребята постепенно втянулись в жизнь школы, осваивали строительные профессии и перестали рваться домой, в деревни.
В начале 1945-го года меня приняли кандидатом в члены ВКПб. Для меня это был очень радостный день. Я все еще верила в святые идеалы Коммунизма, верила в непогрешимость наших вождей, а все болячки нашего общества, всю грязь, которая то и дело всплывала на всех наших путях, относила исключительно на счет местных условий, некомпетентности местных властей.
Начался 1945-й год. Наша страна была освобождена от оккупантов. Война идет в Европе. Впереди надежда на скорое окончание войны. В марте месяце мне удается поехать на несколько дней в Москву. Это была радостная встреча с сыном и семьей Яши. Левик мне пожаловался, что у него хотели отобрать его любимого Мишку, за то, что он его оперировал. Мыдоговариваемся, что он его больше не будет разрезать, а Мишку ему вернут и больше не отберут. Мне удается восстановить Яшу на учебу в институте, где он учился до войны, и получить на него вызов в Москву на учебу. Захожу к моим родителям. От мамы узнаю, что Витя всю войну на фронте, на передовой. Офицер, лейтенант, командир авточасти. От нее же узнаю, что они чуть не потеряли свое жилье в Москве, т.к. не оплачивали квартиру. Власти ее уже реквизировали, превратили в склад, куда свозили мебель из всех других оставленных квартир. Витя случайно оказался в Москве между госпиталем и фронтом. Он оплатил задолженность, восстановил документы и спас жилье для семьи. Когда приехала мама, ее не хотели пускать в квартиру, но потом все разъяснилось.
От мамы узнала, что по приезде в Ташкент они обратились за помощью к моей бывшей подруге Эсе, которая прожила у нас целый год, когда мы с ней учились на рабфаке. Но Эся их даже не впустила в квартиру, даже не пригласила зайти. Она сказала «Я вас не хочу знать! Устраивайтесь сами, как знаете». Жила она в это время с семьей в хорошей 3-х комнатной квартире. Мне было обидно узнать это.
На следующий день я разыскала Мусю Ерошевич. Она с детьми только недавно вернулась из эвакуации. Ей посчастливилось. Она уезжала из Москвы на пароходе, по Волге. Была в отчаянии—на руках пожилая мать, 2-ое малышей. На одной из стоянок решила узнать, нельзя ли тут устроиться? Зашла в Райком ВКПб и увидела Сеню Анаденкова. Оказывается, после ранения на фронте его направили в этот город вторым секретарем Райкома по промышленности. Он немедленно помог Мусе выгрузиться с парохода и помог устроиться в городе и с жильем , и с работой. Там она жила и работала до возвращения в Москву.
Впоследствии Сеня ушел с партийной работы. Ему помогли устроиться на работу в Болшево по специальности и дали приличную квартиру. Там он жил и работал с женой и двумя сыновьями. Младший сын погиб от несчастного случая на море совсем молодым юношей. Старший сын с семьей опекал отца до его кончины в 1996-ом году. Всю свою жизнь Сеня был хорошим Человеком. Он верил людям, всегда был готов помочь всем, кому было плохо, и это находило ответный отклик в людях. Пусть земля ему будет пухом!
Но возвращаюсь к своему жизнеописанию. Пробыв несколько дней в Москве, я получила вызов на учебу для Яши и вернулась в Саратов. Яша подал заявление об увольнении в администрацию завода, и получил разрешение на отъезд в конце августа для продолжении учебы.
Положение на фронтах все улучшается. Все чаще раздаются торжественные салюты по поводу освобождения нашими войсками крупных Европейских городов. Голос диктора Всесоюзной Радиостанции имени Коминтерна, Юрия ЛЕВИТАНА становится день ото дня все радостнее и увереннее. Наша Армия, Армия освободителей, неуклонно продвигается к Берлину, центру фашистской язвы человечества.
И вот первые дни МАЯ 1945-го года. Еще 6-го мая по Саратову прошел слух, что война окончена и подписан Мирный Договор. Это вызвало радость и торжество на улицах города. Незнакомые люди бросались в объятия друг к другу, целовались, радовались, поздравляли с Великой Победой! Но вечером оказалось, что радость преждевременна. Левитан молчит. Никаких сообщений не поступает. В нашей школе, как и во всем городе, царит возбуждение. Так продолжается до ночи с 8-го на 9-е мая. Вот уже трое суток никто путем не спит. Я уговариваю учеников ложиться спать, устанавливаю дежурства у репродукторов по корпусам, и сама тоже сижу у репродуктора. Жду сообщения. Ко мне присоединяются мастера и некоторые ученики. Сидим, тихо беседуем и ждем. Наконец раздаются позывные радиостанции имени Коминтерна и голос Юрия Левитана извещает долгожданное:
«ГОВОРЯТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!
ПЕРЕДАЕМ ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО.
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА З А К О Н Ч Е Н А!»
Эти слова были самыми радостными в нашей жизни. Мы включили репродуктор на полную мощность и послали с радостным известием ребят по всем корпусам и спальням школы. Через несколько минут все учащиеся, мастера обучения и работники были на центральной площадке школы. Слезы мешаются со смехом, радость с печалью. У всех в семьях были убитые фронтовики, партизаны. У всех были сражающиеся на фронтах родные и близкие люди. Стихийно возник митинг, на котором каждый хотел сказать, выразить свою радость. Это счастье сопровождало нас целый день. Все были радостны, счастливы. Все ходили опьяневшие от счастья, хотя спиртного не было и в помине. В столовой нам приготовили угощение: пшенную кашу с маслом и рубец.
Через несколько недель после этого, был выпуск учащихся. Приехали мастера и уполномоченные с ведущих строек и забирали к себе молодых рабочих по разнарядкам управления.
Пора было уезжать и нам. Яшу с завода отпустили, т.к. у него был вызов из института, а на мой отъезд документов не было. Я уговорила кассиршу, чтобы она продала мне билет до Москвы без разрешения на въезд, заплатив ей «комиссионные».
Итак, и у меня, и у Яши были проездные билеты, но они оказались на разные числа и разные поезда. Яша вначале отправил меня, а через день поехал сам, взяв на себя весь багаж. Я приехала без приключений, а у Яши дорогой произошла авария. Сломался вагон, в котором он ехал. Пришлось ему со всем багажом ехать в тамбуре соседнего вагона, чтобы не застрять на платформе маленькой станции, где высадили пассажиров сломанного вагона.
Но все злоключения были уже позади, и мы все собрались в Москве, вернее, в Пушкино.
Окончилось одно из самых тяжелых и жестоких испытаний в жизни нашей любимой Родины и в жизни нашей семьи. Мы все собрались дома, в своей семье. Война была закончена и надо было начинать мирную жизнь. Она нам казалась такой хорошей и привлекательной! Мы были полны оптимизма и надежд...